Великий — в его возрасте уже можно это признать — актер британского экрана и сцены Энтони Хопкинс снимается по-прежнему активно: сейчас в его амплуа роли не хулиганов и маньяков, как в юности и зрелости, а масштабных и даже великих людей. Не так давно в России увидели его в фильме «Одна жизнь» в роли Николаса Уинтона, спасителя еврейских детей в годы Холокоста. В следующем фильме, действие которого происходит в том же 1939-м, Хопкинс играет еврея, бежавшего от Холокоста. Но не обычного рядового обывателя, а самого Зигмунда Фрейда.
Основой сценария картины, в оригинале названной Freud’s Last Session («Последний сеанс Фрейда»), а в отечественном прокате — «По Фрейду», стала пьеса Марка Ст.Джермейна, впервые поставленная в конце 2000-х. Вполне в русле тогдашних тенденций в центре внимания драматурга оказались сложные (чтобы не сказать околоинцестуальные) отношения писателя с его младшей дочерью Анной. Впрочем, центральная линия пьесы (и фильма) — это долгая беседа восьмидесятитрехлетнего смертельно больного ученого на гностические и теологические темы с Клайвом Льюисом (британским филологом и автором знаменитых «Хроник Нарнии»).
Нет никаких документальных подтверждений тому, что такая встреча действительно имела место. Марк Ст.Джермейн опирался только на свидетельство близких Фрейда о том, что незадолго до смерти ученого к нему в гости, в дом в лондонском предместье Хампстед, наведался «некий молодой профессор из Оксфорда». Теоретически им мог оказаться и Льюис, которому в тот момент было чуть больше сорока.
Фрейд провел в Хампстеде последние месяцы своей жизни после отъезда из захваченной нацистами Австрии. Оттуда его в буквальном смысле «вытащили» известные дипломаты, в том числе немецкие, а выкупила (гитлеровцы предъявили великому психоаналитику счет «долга германскому правительству») его состоятельная пациентка и затем последовательница принцесса Мари Бонапарт, правнучка Люсьена, брата Наполеона. Мари даже смогла выкупить часть обстановки венского дома Фрейда, в том числе античные и египетские статуэтки богов, чтобы он мог окружить себя на чужбине любимыми вещами. В своем небольшом доме с садом Фрейд принимал гостей и учеников.
Одним из источников информации для пьесы и затем сценария фильма, вероятно, послужили мемуары Стефана Цвейга, в ту пору тоже австрийского эмигранта в Лондоне. Писатель давно и близко знал Фрейда и встречался с ним в Хампстеде. Цвейг пишет о последних днях психоаналитика, страдавшего от рака челюсти, как о проявлении «нравственного мужества — единственного героизма на земле, не требующего никаких чужих жертв».
«Я зрел возвысившегося над самим собой, подлинного мудреца, который и боль и смерть не воспринимает более как личное переживание, но как надличностный объект созерцания, наблюдения: смерть его была не меньшим нравственным подвигом, чем его жизнь, — с восхищением писал Цвейг. — Фрейд тогда уже тяжело страдал от болезни, которой вскоре суждено было отнять его у нас. Из-за съемного протеза разговор ему давался с видимым усилием, и посетитель буквально не знал, куда глаза деть при каждом его слове, обращенном к нему, потому что артикулировать ему было трудно. Но гостя он не отпускал; особым честолюбием для его несгибаемой души было показать друзьям, что воля его оставалась еще крепче, чем низменные страдания, которые доставляло ему его тело».
Страданиям главного героя в фильме посвящено едва ли не больше внимания, чем теологическим спорам, и играет их Хопкинс превосходно. Однако в его исполнении Фрейд выглядит несколько скептичным и язвительным, а по версии Цвейга, в Лондоне «впервые свободно изливалась из него скопившаяся за долгие годы борьбы исконная его доброта». Впрочем, Хопкинс — действительно большой актер, и доброта в его Фрейде, конечно, тоже есть. Старик играет старика, страдающего, предвидящего близкую смерть, но упорного и не сломленного, несмотря на то, что он искренне не верит в продолжение жизни после смерти.
Очень неплохо сыграл и исполнитель роли Льюиса — Мэттью Гуд, знакомый отечественным фанатам сериалов по роли Генри Тэлбота в «Аббатстве Даунтон». Он выглядит несколько неуверенным в себе и своих собственных убеждениях, когда спорит с атеистом Фрейдом о бытии Божием. Это выглядит по меньшей мере трогательно. Создатель Нарнии получился у британского актера очень живым.
В конце жизни Фрейд прибегнул к эвтаназии. Цвейг отмечает, что практически до самого конца «он отказывался от снотворного, от всяких болеутоляющих инъекций. Он не желал затуманивать ясность своего духа подобными успокаивающими средствами ни на один час; лучше страдать в бдении, лучше думать в муках, чем не думать». В фильме одной из драматических линий Фрейда и его дочери Анны сделано как раз требование болеутоляющих, которые несчастная женщина ищет под дождем по лондонским аптекам. Оставим этот поворот на совести драматурга, который, в конце концов, действовал по своим литературным законам.
