Кирилл Серебренников является иконой для хипстеров, с одной стороны, а с другой — часто служит жупелом для критиков, символом модного искусства, символом формального театра. В современном российском театре режиссер занял свое, особенное место. Он, безусловно, знаковая фигура театрального мира.
Гармония и золотое сечение
К. Серебренников не похож на мудреца в башне из слоновой кости, живущего в мире своих фантазий. Наоборот, он открыт для мира, диалога и впечатлений.
— До какого-то времени человек, как губка, впитывает ощущения и впечатления. Если какие-то главные впечатления могут появляться не чаще, чем раз в год, то в первые десятки лет важно все: новый фильм и новая музыка, новые люди и новые разговоры, влюбленность и ссора с кем-то — все эти впечатления формируют нас, может быть, даже больше, чем что-либо…
Один мой товарищ пошел к психологу, тот долго анализировал все повороты его биографии, использовал даже гипноз. И оказалось, что главную травму другу нанесла его мать, когда повезла фотографироваться в детстве. Она «презрительно скривила лицо», когда он сидел перед фотоаппаратом, и отругала за то, что он как-то не так сидит, что-то не так делает. И эта презрительная материнская ухмылка перевернула его жизнь, привела к неврозу и часто возникающим депрессиям. Речь о том, что и человеческие отношения, и встреча с искусством, и первые театральные детские впечатления очень сильно влияют на человека.
Но для меня нет ничего красивее живой природы в ее удивительных заповедных уголках. Первое мое сильное впечатление — пустыня Гоби. На самом деле это никакая не пустыня. При слове «пустыня» в нашем сознании возникают безжизненность, песок, скудность. Наоборот, пустыня Гоби оказалась ежесекундно меняющимся живым пейзажем — с перепадами настроения, цветов, ощущений, эмоций. Это плато, усыпанное камнями, бывшие горы, которые стерлись временем, это памятник всесильности времени. Там есть и растительность, и высохшие реки с окаменелостями папоротников, есть и покрытые песчаниками горы. Мы дошли даже до полурастаявшего ледника, который сползает с гор.
Потом было путешествие в Тибет, и это что-то невероятное, даже мистическое. Я думаю, что лучше природы — настоящей, живой, мощной — нет ничего, хотя бывают и поразительные вещи, сотворенные людьми. Современная архитектура, которой я очень интересуюсь, так как считаю ее высшим искусством, не всегда построена по принципу гармонии и золотого сечения, но при этом бывает настолько эмоционально устроена, может так неожиданно проявляться, что способна поражать. Достаточно взглянуть на работы Тадао Андо, Фрэнка Гери, Петера Цумтора или, из классиков, Антонио Гауди или Оскара Нимейера.
Зона магического ощущения
Положение художника, творящего сейчас, в постсоветский период, сложилось вследствие влияния сразу множества факторов. Свобода, раскрепощение — эстетическое и идеологическое; вступление в новые экономические отношения, давление «кассы», коммерциализация искусства; дуальность ситуации: соединение традиций самобытного советского театра (от Вс. Мейерхольда до А. Васильева), с одной стороны, и объем информации, хлынувшей после падения железного занавеса, воздействие на современный российский театр разнообразных принципов и эстетических идей нового европейского театра — с другой. Поиск своего пути у Кирилла Серебренникова идет от новой драмы, через классику к музыкальному в широком смысле и синтетическому спектаклю. Поводом для поиска становится театральный фестиваль TERRITORIЯ — как возможность эксперимента в ситуации, независимой от репертуарного театра и кассовых сборов.
— Формально зритель в театре три часа сидит и смотрит «общий план». Современный театр настолько многолик, столько всего разного предлагает зрителю, что ответ на ваш вопрос: «Что современный театр предлагает зрителю?» — занял бы весь объем этого журнала, и не хватило бы места. Но можно сказать, что он должен предлагать, по моему мнению. Это как раз возможность выйти за этот «общий план», потому что при правильном использовании актерских техник, при правильном взаимодействии публики и того, что мы видим на сцене, возникают странные психические и оптические эффекты.
Театр изначально по своей природе — это зона чуда, зона тайны, не только потому, что он вышел из сакрального действа, но еще и потому, что он производил магическое и удивительное ощущение. Театр должен вернуться в эту зону. Сейчас театр, к сожалению, редуцирован словом, он этим словом оскоплен. Людям кажется, что слова нам добавляют смысла, а они как раз, как мне кажется, упрощают, примитивизируют восприятие.
При этом важно понять, что театр — это и слово, и жест, и визуальная сторона, и музыка, и ритмы, и еще много всего. Театр — это не 3D, не 4D, а 8D или 28D. Современный театр использует видео, медиа, современную музыку; использует актера как суперсинтетическое существо, владеющее голосом, телом, движением, умением играть, умением быть психологическим и непсихологическим объектом. Если соединить весь этот спектр, то получится тот самый чудесный театр, который мы иногда видим, который к нам приезжает, например, в виде потрясающего французского цирка, где ты не понимаешь, как устроено это чудо. Потому что он — этот цирк — и драматический, и визуальный, и психологический, и теплый, и эстетичный. В нем есть все.
Зашифрованные послания
Кирилл Серебренников манифестирует свое мировидение и эстетические принципы часто провокационно и радикально. Ни один его спектакль не проходит бесследно, часто зрительный зал делится на два враждебных лагеря, постоянно ведутся обсуждения, критические дискуссии.
— Бывает, что делаешь одно, а пришли люди и увидели совершенно другое или вообще увидели не то, что хотел сказать. Потому что публика смотрит по-своему, и у людей в зрительном зале своя «оптика». Естественно, среди них есть те, которые читают то же послание, и ты с ними находишься в диалоге. Но любое произведение театрального искусства должно быть устроено настолько многослойно и многопланово, чтобы каждый мог увидеть в конце концов свое. Если провести аналогию с живописью и вспомнить о любимом всеми Возрождении, то понятно, что картины, которыми все любуются и которыми многие умиляются как образцами гармонии, есть на самом деле зашифрованные послания, некий диалог, понятный только посвященным. Непосвященные видят лишь красивое лицо или прекрасный пейзаж, натюрморт, какую-то выразительную сцену, полную экспрессии. А посвященные найдут другое, тайное послание, но каждый свое. Поэтому элитарного искусства не существует. Искусство, тем более театральное, — это пространство диалога, и без диалога оно умирает.
Посвященные в театре — это люди, способные читать театральный текст, а не профессионалы. Ведь профессионалы — это те, кто за это деньги получает, за написание заметок в газеты… Но есть люди, которые за это деньги не получают, а при этом владеют умением читать театральный сценический текст, делая это совершенно не предвзято.
Сегодня происходит приятие публикой любого вида информации, но в основном той, что не будит от обывательского сна. Зритель готов поглотить все, что не разрушает его комфорта(во всех смыслах). И вместе с тем публику сегодня невозможно чем-то поразить или удивить: «все уже было», публика привыкла ко всему «новому». Установленные договорные отношения между сценой и зрителями настолько зашли в тупик, что стали рутинными для обеих сторон. Единственно возможный выход — нарушение этого «Версальского мира» как не соответствующего духу времени. Иначе складывается ситуация всеобщей безопасности: зрители сидят в безопасности и актер существует в безопасности. В результате нарушен кровоток, который по самой главной задаче театра должен привести к катарсису, коммуникации, эмоциональной и психической перезагрузке. Все серьезные театральные постановки сделаны для того, чтобы зритель ушел измененным. Все античные драмы были созданы в расчете на впечатление, которое выражается либо слезами, либо приступами восторга оргазмического свойства. Театр, особенно в больших городах, где он сегодня поселился, превратился в место регламентированного времяпрепровождения, потеряв при этом свою дикую провокационную и меняющую человека сущность.
Проекция жизни
Со своими студентами Серебренников поставил лермонтовского «Героя нашего времени». И это не первая постановка режиссера по произведениям Лермонтова. Несколько лет назад была постановка «Демона» на музыку Алексея Сюмака с Аллой Демидовой в главной роли — это была монодрама, она читала текст. В сегодняшней постановке слово «герой» имеет два значения: одно — человек, совершающий подвиг, и другое — ординарный, заурядный человек.
— Распределением ролей в «Герое нашего времени» мы посягнули на исключительность героя. Я стараюсь делать спектакль, где герой имеет множественные черты, не уникальные, а черты практически универсальные, рядовые. Как раз этот принцип заложен и в лермонтовском тексте, потому что, строго говоря, Печориных там несколько. Печорин, которого представляет персонаж от автора в изложении Максима Максимыча, — это один Печорин. Печорин, которого потом этот автор видит, — это совершенно другой Печорин, и он не совпадает с тем, что у нас было в голове до этого. Печорин, который возникает в собственных записках, — это третий Печорин. Более того, этот Печорин все время меняется, потому что тот Печорин, который писал эти записки, все время врет, его можно поймать, он все время про себя сочиняет разное. Поэтому в этом романе нет единого, монолитно-стержневого персонажа. Он многолик, и это, скорее, коллективный портрет.
У Лермонтова Печорин — это «портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии». Сегодня пороки те же самые, что и двести лет назад. И этот лермонтовский текст очень пронзительный и проницательный. Он так исследует сферу чувств и идей, как, может быть, ни один текст в большой литературе. И при этом Лермонтов делает это с невероятной поэтической и художественной свободой. Это уникальный автор, и ему несправедливо мало уделяется внимания. То есть он прописан в разряд школьной классики, и там, на этих пыльных кладбищах, и пребывает. Нам хотелось сделать его очень живым и сегодняшним. Благодаря этой работе, которая сначала заразила самих актеров, а потом зацепила и зрителей, даже в ее какой-то, может быть, несовершенной и провокационной сути родилась актуализация. Это не какие-то исторические персонажи с эполетами, а все те же самые проблемы, волнующие нас истории. Все живое!
Популярность Кирилла Серебренникова рождается в том числе из того, что называется чувством времени: он находит язык, на котором разговаривает с сегодняшним зрителем, он чувствует нерв исторического момента и в театре проявляет свое отношение к социуму резко и бескомпромиссно. Кирилл Серебренников выражает суть нашего времени, фиксирует его. Конечно, субъективно.
— Красота в жизни и красота в театре — это разные вещи. Красота — это проекция счастья на разные виды человеческой деятельности. Когда я испытываю счастье от встречи с человеком, я говорю что он красивый. Он может быть неидеальным с точки зрения пропорций, но, если я испытываю счастье от встречи с каким-то рукотворным объектом, я говорю, что это красиво.
Красота в театре — это, наверное, проекция жизни. В театре очень часто путают красоту и красивость. Красота, как мне кажется, — это понятие более крупное, более общее и связаное для меня, скорее, с красотой замысла, с благородством актерского существования или с красотой телесного воплощения, идеи, концепции, с красотой архитектуры пьесы или эмоционального воплощения. А уже воплощение бывает через красивое, через правильные сочетания цветов, через правильное использование пространственно-временных ритмов, и это имеет какое-то отношение к гармоничности театрального мира. И нашего мира вообще.
Можно строить предположения по поводу того, как будет дальше развиваться его творческая деятельность, куда он движется. А можно и не строить. Ясно, что Кирилл Серебренников, пока ему интересно строить театр, будет увлеченно идти к своей цели, менять траектории движения, переходить на противоположную сторону и — возвращаться к себе.
