Между Мехико и Лондоном разница во времени 6 часов, лететь прямым рейсом — 10, процесс же создания музыки — вещь неизмеримая в каких-либо единицах, такие еще не придуманы человечеством. Тем более представляется непростым донести в обычном интервью о механизмах неуловимых, неосязаемых и таких тонких, как написание музыкального произведения. О процессе создания, вдохновении и многом другом читателям журнала ESTET рассказывает мексиканский композитор Мануэль Торрес.

Расскажи мне о своей музыке. Как бы ты ее охарактеризовал?
Мою музыку можно охарактеризовать как повествовательную или нарративную. Я стремлюсь к тому, чтобы создавать музыкальные сюжеты или писать музыку, как поэты пишут стихи. Музыку я воспринимаю как своего рода метафорический язык, в котором метаморфозы музыкального материала, его развитие и трансформации способны нам что-то рассказать. 
Себя я считаю продолжателем традиции. Как говорил Шопен, «передаю пламя». Мне нравится работать с мелодиями, выстраивать музыкальные сюжеты, находить сложные и интересные ритмы. Это неисчерпаемая бездна возможностей. То же самое могу сказать о новом звучании: я слишком влюблен в звуки, которые у нас уже есть. Думаю, что выразительные возможности 88 клавиш фортепиано бесконечны, и мое воображение работает в этом формате.
Расскажи, как ты пишешь?
Иногда начинаю с поиска интересного музыкального материала с помощью импровизации. А в другой раз у меня появляется спонтанная идея, которую я считаю заслуживающей внимания. По-моему, София Губайдулина уже говорила о чём-то подобном. Но большую часть времени это довольно абстрактное, запутанное и неполное видение всего произведения, которое в какой-то момент превращается практически в одержимость — распутать различные его составляющие и реализовать в одну цельную музыкальную картину.
Порой я даже не слышу нужные ноты, я сначала должен их найти. Эта интуитивная идея стихийна и таинственна и больше похожа на какое-то неуловимое чувство, которое вы должны выразить в звуках. Как композитор, я стремлюсь найти правильные ноты, верные ритмы, текстуры и, главное, точный характер, чтобы отразить эту абстрактную концепцию в музыке.
Находясь в процессе обнаруживаешь, конечно, много других музыкальных идей, очередную новую возможность. Тогда исследование становится немного хаотичным и вследствие этого очень захватывающим. В итоге результат получается неожиданным.
Ты родился в Мексике и окончил там музыкальную школу, а изучение музыки продолжаешь в Европе. Как этот переезд повлиял на твое творчество?
Мне хотелось оказаться в другой музыкальной среде, я чувствовал, что в Мексике музыка чересчур академична и сосредоточена в основном на технических и теоретических аспектах. В Европе музыкальная сцена гораздо более разнообразная, чего там только не происходит.
В Голландии я нашел своего учителя композиции. На первом же собеседовании он верно определил, что нужно делать для моего развития. Он заставил меня искать свой собственный голос. Пришлось отбросить многие технические и теоретические аспекты, о которых я говорил, и начать делать музыку на основе собственной повседневной жизни и того, что интересует меня больше всего — литературы, поэзии, природы. Понадобилось разработать творческие способы, чтобы включить все это в мою музыку, сделать ее действительно моей.
В практическом смысле это дало мне возможность работать с одним из лучших ансамблей современной музыки в мире — ансамблем «Аско Шёнберг». Возможности этих талантливых музыкантов невероятные, и в то же время стремление соответствовать их ожиданиям заставляет вас расти.

Влияет ли окружающая среда на твою музыку? И стремишься ли ты отображать время, в которое она пишется?
Думаю, это должны определять критики. Но, конечно, есть много аспектов, характерных для жизни в наши дни, которые влияют на восприятие времени. A музыка — это искусство времени. Например, мы стали невыносимо нетерпеливы, отвыкли уделять внимание чему-то на протяжении долгого времени. Я не считаю, что это хорошо, однако это, может, объясняет некоторые неожиданные повороты и изменения направления в моих произведениях…
В моей музыке есть некоторые вещи, которые многие могут интерпретировать как ностальгические. Мне нравится играть с оппозицией между естественным, лирическим и более механистическим и безжалостным. Я считаю, это в некотором роде является символом того, что происходит в мире сейчас: многих технологических достижений и общего пренебрежения ко всему, что находится за пределами рационализма и эмпиризма. Не только в философском смысле, но и в искусстве и обыденной жизни в целом.
Ты используешь электронику в своих композициях?
У меня есть несколько электронных произведений, a также пара инструментальных композиций с «живой» электронной манипуляцией их звучания. Это то, что меня привлекает. Пока эти технологии используются больше как выразительные средства, чем как некое эстетические заявление.
Есть ли у тебя какие-нибудь ритуалы при написании музыки? Ты слышишь музыку во сне?
Бывает, я слышу музыку во сне, но, как проснусь, могу только смутно вспоминать об этом. Что касается ритуалов, это очень личное в любом случае (смеется).
Мы хотим знать!
Например, что-то совсем простое: как оставаться неподвижным в полной тишине, когда сидишь у пианино. Пытаюсь что-то услышать, прежде чем записать или сыграть. Ничего особенного.
Одно из распространенных заблуждений: вы должны быть вдохновлены чем-то или вам нужно найти правильное состояние ума, чтобы творить. Правда состоит в том, что во многих случаях это просто дисциплина: сесть и погрузиться в материал. Существуют разные состояния ума, и нужно адаптироваться.
Как написать музыку? Я до сих пор не очень хорошо понимаю…
Должен сказать, что изучение композиции — одна из самых странных вещей в принципе, потому что никто не может сказать вам, как это сделать; нет методов, которые вы можете просто применить для обнаружения значимых музыкальных идей. Это очень тонкие таинственные процессы. Единственный способ действительно чему-то научиться в композиции — изучать музыку величайших композиторов. При этом надо одновременно получать то, что находится где-то между психотерапией и критикой от людей, которые являются более опытными, чем вы сами.
Над чем ты сейчас работаешь? Это каким-то образом связано с темой твоей диссертации?
Кратко о теме моей диссертации: найти изобретательные способы включения в музыку элементов литературы, риторики и других повествовательных форм исходя из понимания, что музыка может быть истолкована как язык метафор. Это то, как я на самом деле представляю музыку как композитор.
Я работаю над пьесой, представляющей собой нечто вроде концертной арии и симфонии в  адиции Малера и Шостаковича, в которой задействованы певцы.
Музыка, над которой я сейчас работаю, посвящена жертвам насилия в Мексике. Это боль и сопереживание Мексике. Но также я хочу, чтобы это произведение стало неким свидетельством тех многих ужасов, которые произошли в моей стране, свидетельством дегуманизирующего насилия.
Моя идея заключается в том, чтобы использовать тексты из разных источников: я работаю с поэтами, досконально изучаю новостные материалы, пытаюсь перевести их из холодного, бесчеловечного контекста шаблона, плаката, газеты в музыку; использовать музыку, чтобы действительно выразить то, что подразумевается в этих статьях, — всю боль и ужас, которые, я думаю, уже стали нормализованными в моей культуре.
Тебя интересуют музыкальные гибриды? Например, мексиканские мотивы ты не используешь, но я знаю, что ты увлечен русской музыкой. Ты когда-нибудь думал об использовании русского мелоса или элементов других культур? Любые забытые мелодии из любой части мира могут быть возрождены, изменены или деконструированы. Тебе это интересно?
Разумеется, но я не вижу необходимости воскрешать их — они все вокруг, им просто нужно уделить больше внимания. В прошлом году я написал произведение для кларнета, на которое очень повлиял эфиопский способ игры на духовых инструментах — сильно окрашенный и узорный стиль игры. И я не думаю, что кто-то мог об этом догадаться, просто слушая мою музыку.
Многие из моих самых больших музыкальных кумиров — из России, поэтому, думаю, в моей музыке много русских штучек. Их, возможно, легче распознать, чем мексиканскиe.
Что характеризует русскую музыку?
Это сложный вопрос, который трудно выразить словами. Русская музыка привлекает меня своей драматичностью, поэтикой. Она всегда очень запоминающаяся. Ей присущ практически идеальный баланс, напряжение между некими грубыми силами и абсолютной утонченностью. Например, Стравинский в своих балетах написал самые очаровательные, искусные и деликатные вещи и поставил их рядом с самыми суровыми и агрессивными. Думаю, это присуще более или менее всей русской музыке. Мне кажется, в ней много драмы, она может быть жестокой в своей прямоте, несмотря на любовь к цвету и фольклору.

У тебя есть любимые русские композиторы?
Ну, Стравинский — это тот, кто, возможно, повлиял на меня больше всех. Но мне часто говорят, что в моей музыке очень много от Скрябина (хотя я погрузился в его музыку намного позже). Скрябин, я думаю, является уникальным композитором с чрезвычайно развитой чувствительностью к гармонии. Я бы также упомянул Шостаковича. На мой взгляд, он один из лучших музыкальных сказочников, его симфонии — настоящие романы. Из более современных, наверное, Губайдулина, которая, я считаю, написала одни из самых трансцендентных музыкальных произведений всех времен, полных звуковой символики. Я могу целый день говорить о русских композиторах (смеется).
Что такое на самом деле современная классическая музыка? И почему она еще жива?
Думаю, это главным образом потому, что мы, музыканты, любим ее, и еще потому, что мы сами пытаемся выжить, и иногда нам это удается.
Как я уже говорил, в течение XX века было много радикальных изменений, и как-то в процессе этих экспериментов и инноваций музыка наших дней потеряла контакт с массовой аудиторией. Это то, что беспокоит меня и многих других музыкантов.
Например, большинство читателей вашего журнала посещают выставки современного искусства, ходят в театр и кино, но, готов поспорить, лишь немногие были на концерте современной классической музыки.
Потому, что она требует некой дисциплины, эмоциональной, интеллектуальной?
Аудитория оказывается в совершенно незнакомой среде, и, как я уже говорил, мы отвыкли сосредоточивать свое внимание на протяжении длительных промежутков времени. Если вы идете на выставку современного искусства и вам попадаются худшие, самые неинтересные произведения, вы можете просто отвернуться, уйти в другую сторону. Но трудно попросить кого-то сосредоточиться на чем-то незнакомом в течение целого часа, оставаясь спокойным и неподвижным, если он или она совершенно не привыкли к этому.
Основная проблема заключается в том, что музыкальное образование полностью игнорируется в большинстве стран мира, даже в странах с богатейшими музыкальными традициями. Почти никто не знаком с музыкой, написанной в наши дни. Сейчас музыка пишется на любой вкус, и каждый может черпнуть в ней что-то для себя. И в этом смысле я бы не сказал, что людям надо прикладывать усилия во время прослушивания музыкальных произведений. Можно постараться найти современную классическую музыку, которую они будут слушать с изумлением, удовольствием или хотя бы любопытством.
A что такое современная классическая музыка?
Это своего рода слияние всех сумасшедших и не очень идей последних 500 лет и, возможно, за их пределами. Я думаю, что для композитора это одно из лучших времен, чтобы жить и работать, потому что благодаря новым технологическим средствам мы смогли изучить все техники мастеров прошлого, можем сотрудничать с ансамблями и музыкантами по всему миру, слушать любую музыку, где и когда угодно. Это невероятно интересно.
Современную классическую музыку очень сложно определить. Для одних людей это Шенберг и Веберн, композиторы, которые писали музыку 100 лет назад. Для других это Филип Гласс, музыка сегодняшнего дня, которая практически граничит с поп-музыкoй.
Существует так много школ, стилей, эстетик, что очень сложно отслеживать, что происходит. Я бы даже сказал, что, может быть, бессмысленно пытаться поместить ее в какие-то рамки.
За последние 15 лет произошло очень много интересного, например, возрождение лиризма в музыке. Был век экспериментов, который дал нам плодотворные результаты. Теперь многие из них используют для музыки, написанной скорей ради музыки, чем ради экспериментов.
Композиторы Джордж Бенджaмин в Британии, Матиас Пинчер и Вольфганг Рим в Германии, Скиаррино в Италии — все они нашли способ писать произведения, в которых используются новые технологии для игры на инструментах, для организации высоты звука, для создания ритмов и текстур, но одновременно разрабатывается очень лирический язык и, я бы не сказал, что всегда совершенно доступный, но очень коммуникативный музыкальный дискурс.
Какой композитор сейчас считается самым экспериментальным?
Первым, кто приходит на ум, будет Брайан Фернеоу. Британeц, который, по-моему, живет в Голландии. Он пишет очень сложную музыку, к которой трудно найти подход. Вероятно, он один из самых известных сейчас.
Недавнее открытие — музыка Ханса Вернера Хенце, еще одного немецкого композитора, который работал большую часть XX века. Им совершенно пренебрегли, и, по-моему, его сильно недооценили, возможно, потому, что он не соответствовал авангардистскому течению. Но он разработал очень личный уникальный стиль, который сочетает все: от додекафонии Шенберга до тональной музыки и электроники. Он был очень интересным человеком, потому что мог сочетать вещи, которые должны быть антагонистическими. Очень изобретательный композитор, которого я раньше не знал.
Какую музыку ты слушаешь помимо классической музыки?
Я начал свою музыкальную карьеру как рок-гитарист, поэтому я слушаю все: от Radiohead (интересно, что они очень хорошо знают, что происходит в классической и экспериментальной музыке) до Pink Floyd или Morphine. Мне нравятся песни Леонарда Коэна и джаз Мингуса. Конечно, я люблю мексиканскую музыку, сонес и кумбия. Я без ума от кумбии (смеется)! Мне нравится большинство вещей, если они хороши: джаз, рок, этника, электорника.
O чем будет твоя следующая статья для журнала ESTET?
Речь пойдет о великом композиторе Арнольде Шёнберге. Он был одним из главных виновников того, что случилось с музыкой в XX веке. Шёнберг был очень интересным персонажем: как и я, был предан традициям западной классической музыки, но в то же время разработал радикальный музыкальный язык. Он был композитором, который использовал вальс как основу для построения одних из своих самых революционных и диссонирующих произведений — очень странная и интересная идея.
Шёнберг был очень образованным человеком и художником-любителем. Он был тем, кто находил вдохновение во всем и воспринимал музыку как универсальный передатчик любых впечатлений и переживаний. Надеюсь, читателям журнала будет интересно узнать о Шенберге больше, чем способен рассказать о нем Google.

Беседовала Соня Рошаль-Федорова
Фото Антон Куркострига
ESTET №22